О последней Королеве Кардолана. Женщине, легенды о которой начнут слагать ещё при жизни. Последней хозяйке переливчато-синей сапфировой броши, которую Том Бомбадил однажды заберёт из Могильников для своей Золотинки....
Принц Ханувойтэ стоит почти вплотную к камину. Жаркое весёлое пламя силится вовлечь его в свой вечный танец. А он едва сдерживает дрожь — не холода, не страха. Бессилия так и не спущенной тетивы. Дрожат рыжие блики на длинном мече, брошенном на пол. Единственный наследник не имеет права рисковать собой, сражаясь рядом с отцом. Остаётся только ждать исхода битвы.
Его мать, Королева Эленвэ, сидит в высоком резном кресле у окна. Пальцы её сжимают сапфировую брошку — она сама не заметила, как сняла украшение со своего плеча. В последние дни Эленвэ совсем охладела к прежде любимым браслетам, диадемам и подвескам. Единственное, что надевает — искрящийся синевой кусочек неба, напоминание о давнем счастливом дне, когда Фионканья вложил в её ладонь этот дар.
... — Брошь твоей матери? — едва веря глазам, спросила она принца.
Разумеется, она знала ответ — другой такой не нашлось бы во всём королевстве. Эта драгоценность за свою многовековую историю сменила много хозяек. Согласно традиции, принц Кардолана дарил её своей наречённой. Эленвэ спрашивала об одном: не шутка ли это, не игра ли?
— Да, — серьёзно ответил он на невысказанное, и к слову прибавил взгляд. Об это серое пламя можно было обжечься.
Она принадлежала к знатному роду, однако немало благородных дев втайне примеряли на себя роль избранницы принца; и куда чаще заговаривали с ним, а не любовались издали. Фионканья, высокий и могучий, гордый и отважный, с самой первой встречи напоминал Эленвэ Исильдура. Верней, мечту об Исильдуре: в Кардолане не было его портретов, ни скульптурных, ни рисованных, ни шитых. И потомков не было: кардоланская ветвь рода Элендиля пресеклась сто тридцать лет назад, ещё до рождения Эленвэ. Теперь он продолжался лишь в Артедайне, да ещё далеко на востоке, в Гондоре. Правда, род нынешнего Короля Кардолана сохранил чистоту нуменорской крови и старинные традиции, например, обычай нарекать имена на квенья.
Эленвэ трудно было вообразить себе Исильдура непохожим на Фионканью, хотя она никогда не забывала, что принц — не его наследник по крови. Это было важно. И прекрасно. Они пройдут сквозь молодость и зрелость рука об руку, в одном темпе, точно в долгом, долгом танце.
Его голосу и глазам она поверила сразу, безоглядно. Сомкнула пальцы на синем цветке своей весны и на руке принца, ещё не отпустившей свой дар. На миг обдало страхом: примут ли его выбор Король и Королева?
Примут! И знали о нём заранее. Иначе Королева не сняла бы брошь со своего плеча.
Они были молоды, они были беспечны, и их грядущее было залито сиянием Анор…
Для королевства годы юности Эленвэ были отнюдь не безмятежны. Если бы её семья переселилась из Минхириата, далёкого от треволнений приграничных земель, к Тирн-Гортад несколько раньше, девушка не нашла бы жизнь при дворе похожей на вечный праздник, а наследника — беспечным. Ко времени их встречи он был воодушевлён недавней победой, честь которой принадлежала скорей Артедайну, чем Кардолану. И прекрасно, пусть будет первым и в этом — решила Эленвэ после того, как Фионканья, ничего не таивший от супруги, однажды сказал:
— Немало моих друзей сражались в той битве, и ни один не погиб. Видно, я рождён под лучом Гиль-Эстель.
Не все знакомые Эленвэ были столь же счастливы.
Лишь после свадьбы она заметила, что во дворце царит куда более беспокойный и воинственный дух, чем в Минхириате. Живя там, девушка не желала знать о сражениях более, чем о том повествовали легенды. Этого не переменила и последняя война с Ангмаром: до тихого старинного дома у кромки леса вести о ней докатились вместе с вестями о победе. Вскоре дальние родичи зазвали её родителей к Тирн-Гортад, и она оставила напоённые влагой ветра, высокие травы, в которых таились ключи, лесные озёра-малютки, которых не сыскать ни на одной карте. Хлопоты с переселением, расставание с домом и подругами, новые края, новые встречи, иные обычаи, пышные празднества, Король Нинкветурма, принц… До того ли ей было, чтобы расспрашивать новых друзей о завершённых битвах?
Позже, конечно, и узнала, и многое передумала — не только потому, что стала супругой наследника престола. Здесь нельзя было жить так, словно войны бывают лишь в песнях да в дальней дали. До Амон-Сул, распря вокруг которой началась едва ли не с раздела Арнора, было сто пятьдесят лиг. Далеко и всё же слишком близко. Собственно граница — ещё ближе, и уходящие на неё дунэдайн были привычным зрелищем.
Недаром и дворец снаружи скорее походил на твердыню: мощные стены, узкие окна, дозорная башня, соединённая переходом с главным зданием. При первом взгляде казалось, и внутри он так же строг и прост, и — не считая тронного зала — полон воинами, подбирающими оружие или оттачивающими мастерство в учебных поединках. Как крепость к западу от него, где и обучалась молодёжь.
Недостатка в страже и впрямь не было, нашлась и оружейная, но дворец оказался шкатулкой с секретом. За гладкими белыми стенами таились золото и мрамор, статуи и гобелены, танцевальные, приёмные, пиршественные залы…
Эта роскошь, скрытая за внешней суровостью, восхищала Эленвэ, но казалась мрачноватой. Должно быть, из-за оттенка кардоланского мрамора, бордового с белыми прожилками. Она не раз думала, что этот цвет лучше подошёл бы для усыпальниц. Вход в них находился совсем рядом: чтобы попасть туда, довольно было спуститься с холма, на котором высился королевский дворец, и пройти мимо стражи к подножию соседнего.
Ей всё больше мечталось о лёгком и весёлом. На рисунках принцессы узкие окна сменились широкими овалами в ажурных переплётах, стены обвила кружевная галерея, сокровищницу вместо каменных воителей охраняли небывалые крылатые мумакилы, а крыша дозорной башни, ставшей тоньше и выше, обзавелась пёстрой блестящей чешуёй. Позже придворный мастер воплотил нарисованное. Стены высотой в ладонь, башня — в локоть, окна — из восточного горного хрусталя, черепица — из тонких срезов бирюзы, яшмы и аметиста. Маленький дворец был любимой игрушкой Ханувойтэ, пока его не затмили короткие, но отнюдь не игрушечные клинки.
Фионканья тоже пришёл в восторг и убеждал отца заняться перестройкой, а ему поручить руководство этим делом. Замыслу воспротивился не только Король Нинкветурма, но и всё его окружение: разве можно портить творение старых зодчих! Нынешнее здание века простояло и ещё века простоит, а эти кружева и завитушки?! Только для детской забавы и годятся. И пестрота наскучит самому наследнику прежде, чем взойдёт на престол. Он и впрямь скоро остыл к своей затее — как остывал ко всему, что приходилось надолго откладывать. А всё же после его коронации во дворце стало куда больше светлого шёлка и светлого дерева.
Жалела ли Эленвэ, что он не убедил своего отца? Немногим больше, чем о счастливом сне после пробуждения. Под её кистью рождалась сказка, мечта. Она бы и не поверила, что однажды может проснуться в этой сказке, если бы не Фионканья. Он и к Королю приступал с тем же воодушевлением, не представляя разумных доводов в пользу своих идей. И, конечно, не преуспел.
Это на Эленвэ (признаться, и не на неё одну) его взгляд действовал, как чары. И после отлучек супруга она летела к нему, как… Как мотылёк к костру, подобрала она сравнение и рассмеялась: скорей уж сам Фионканья устремится к огню или иной опасности!
Он регулярно объезжал дозоры по границе с Рудауром, высматривая слабые места. С течением времени Эленвэ беспокоилась за него всё меньше. Нередко он спорил с отцом, требуя послать ещё стражу, бывало, привозил захваченных лазутчиков и приносил тревожные слухи. Вести о раненых — редко. Об убитых - ещё реже. С тех пор, как он стал Королём, на рубежах страны и вовсе не случилось ни одной схватки. Ангмарцы приближались, проезжали мимо всей линии обороны (жаль, не кольца осады!) — и возвращались на север. Так что любовь Фионканьи к риску его супругу мало тревожила. Скорей восхищала: в легендах всегда воспевали бесстрашных.
Теперь же приходится гадать: если враг окажется слишком силён, хватит ли ему мудрости отступить? Укрыть войска в надёжных, готовых к осаде, крепостях, и призвать на помощь союзников? Не предпочтёт ли он славу доблестно павшего, отважнейшего из отважных, сбережению своей жизни? Своей армии — она, конечно, не бросит Короля? Своей страны, которая без войска останется беззащитной перед Ангмаром и Рудауром?
…Окажется. Не хватит. Предпочтёт. Быть может, уже предпочёл.
Побелевшие пальцы всё сильнее стискивают брошь.
И ни один из полководцев не поступит вопреки воле Фионканьи. С тех пор, как Эленвэ оставила привольный покой Минхириата, она довольно узнала, чтобы запомнить: воины Кардолана не сдаются, не обращаются в бегство и не изменяют приказам. Они умеют погибать достойно — быть может, даже лучше, чем достойно жить. Многие из них начинали свой путь здесь, у Тирн-Гортад, стражами усыпальниц — они сменялись очень часто. Так их приучали размышлять о смерти и не страшиться её. И новый правитель, едва завершались коронационные празднества, распоряжался о месте своего захоронения и готовил себе погребальные одежды. Конечно, и Фионканья не медлил с украшением своего будущего саркофага.
Возможно, эта кардоланская традиция коренилась в почтении к погребённым на Тирн-Гортад предкам эдайн. Во всём Арноре не было ничего древней этих захоронений, исключая разве что палантиры. Эленвэ в этом обычае виделось прежде всего наследие позднего Нуменора. Пристрастия к украшению гробниц и особой заботы о посмертной славе не избежали и Верные. Стоило ли подражать им в этом? Какова жизнь, такова будет и смерть, и память.
Или предки считали приучение с юных лет к мысли о конце противоядием от сгубившей Нуменор жажды бессмертия? Оттого и выстроили дворец возле самых курганов. Чтобы подступившая старость не оказалась неожиданной — хотя бы для Королей, их родичей и придворных. И не вызвала желания избежать её любой ценой.
— Если ангмарцы будут одолевать, по ним нанесёт удар Артедайн, — всё также глядя в огонь, бормочет Ханувойтэ. Смутившись, что заговорил сам с собой, оборачивается к матери. — Артедайн не бросит нас в беде.
— Надеюсь, — отвечает она, сомневаясь не в верности союзника, но в его силе. В прошлой битве, как она слышала, пал и Аргелеб, Король Артедайна.
— О чём ты задумалась? — Ханувойтэ спрашивает риторически, чтобы не длить тягостное молчание. Ответ звучит неожиданно для него.
— О Верных и Людях Короля. Об Аталантэ.
Эленвэ поднимается с кресла, тянется вверх, раскрывая одностворчатое окно. Вечерний ветер вскидывает над спиной льняные пряди. Возвращает в настоящее. Ветер несёт ясность, бодрость, прохладу.
И дым. От ближайших крепостей и башен.
— Самое время думать об Аталантэ.
Ветер приближает невидимое — отдалённым гулом. Эленвэ замирает в ожидании. Ханувойтэ вопросительно смотрит на мать, пока не понимая. Пока не слыша. Рокот ощутимо нарастает, близится, вздымается всё выше.
— Идёт Волна.
Она не сошла с ума. Она знает — слышала от воевавших и представляла первое время, отпуская Фионканью на рубежи: вскоре слитный и смутный шум разобьётся на отдельные крики, звоны, свисты, стоны. Перестанет напоминать голос разгневанного моря из снов. Но затопит столь же неминуемо.
Эленвэ переводит взгляд на стену, отделанную кардоланским мрамором редкого рисунка: тонкие волнистые прожилки чередуются с широкими, словно хлопья пены. Как будто на стене изображён водопад.
Именно такой и будет их Волна.
Ханувойтэ прослеживает взгляд матери. Вслушивается в ещё тихое. Втягивает воздух и подходит ближе к окну. Она не сошла с ума.
Чего она не страшится, так это позора. Нет сомнений: Фионканья не дрогнул, не устрашился врага, и войска не бросили его. Погибать достойно дунэдайн Кардолана умеют, быть может, лучше всех своих родичей. Потому дым и не предваряют беглецы. Не устояли разве что молодые, ещё не готовые к защите границ. Кардолан стоял насмерть. Фионканья стоял насмерть.
Эленвэ произносит:
— Твой отец потерпел поражение в битве.
И молчит:
«Твой отец пал в битве».
Должно быть, её выдаёт голос. Или лицо. Сын слышит и не сказанное. Почти верит.
С севера, через окно — уже не тихое. Волна совсем близко. Королева Кардолана и наследник престола тоже сумеют пасть с честью. Быть может, так, что будет впору сложить о них Лэ, как о героях Белерианда. Вот уж о чём никогда не мечтала.